Форум

"Ван Гог был визажистом и красил морду Мэрилин Монро, а потом она сдохла. А тебя зовут Карл потому, что моя фамилия - Доэрти. Кстати, о наркоте: а не нарисовать ли нам Амстердам?"
И мы рисовали.
И я был настолько ужратым, что верил каждому его слову. Поверьте, мы были не двумя долбоёбами из Чикаго. Мы были художниками, честно. Мы несли бред, мы жрали чипсы и запивали их мартини, мы пролили бутылку абсента, и по номеру расползался терпкий противный запах аниса, и мы творили.
Мы целовались, и я чувствовал кислое послевкусие этих перчёных начо на языке Пита. В его рту. Я сам был этим послевкусием.
Потом была самбука. Знаете, когда я говорю о самбуке, я вспоминаю, как один паренёк в единственном баре Уилметта учил нас с Питом делать коктейль "Обезьяньи мозги". Это действительно было похоже на обезьяньи мозги. Я никогда не видел мозги, честно, но так себе это представлял, пусть это и бэйлис. Но того парня были гнилые жёлтые зубы и отросшая косая чёрно-малиновая чёлка.
Порывшись в чемодане, Пит достал свою косметичку. Вот уж действительно чемоданчик визажиста, в прямом смысле. Она была похожа на маленький чемоданчик.
Всё, что можно было выпить, было выпито и разлито. Всё, что можно было сказать - думаю, было сказано, и у нас на двоих был один только бред, который, впрочем, мы несли неустанно.
Потом Пит скажет в своём дневнике: "безумие на двоих". Потом мы назовём этими двумя громкими словами альбом. Дерьмовый альбом, самый дерьмовый альбом из всех, что мы когда-либо записывали, скажу вам честно, но нам просто нужны были деньги - а то, что лежало в банке, не хотелось тратить ни на детей, ни на кокаин.
Но тогда - это было безумие на двоих в прямом смысле.
Номер амстердамской ночлежки стал нашей палатой. Два психа без смирительных рубашек - уединяются, и... Пит был вообще без ничего, честно говоря - хотя изначально на нём и красовались смятые, несвежие вонючие трусы розового цвета с рисунков из облаков и весёлых пони. Он не снимал этих весёлых пони месяц.
И его дыхание, жаркое, несвежее, почти смрадное. И его пот. Липкое, потное, горячее тело. И баночки, тюбики, пузырьки, цветные, глянцевые, с позолотой, аккуратные, сверкающие логотипами и такие неуместные в пять утра по местному времени.
В комнате было холодно - мы открыли окно, иначе бы мы задохнулись друг другом. И вонью абсента, подсыхающего жирной корочкой на дешёвом ковролине.
А когда я спросил Пита, где мы будем рисовать, он ответил, что рисовать будет он. А я буду его холстом.
Макс Фактор, итить-педрить, давай я буду твоей Марлен Дитрих.
И он стягивает с меня футболку. Мокро, небрежно и кисло целует - я растягиваюсь на покрывале кровати, и Пит приступает.
Жидкая, ярко-алая губная помада Ив Сен Лоран с едва заметным блеском. Я уж не знаю, зачем ему была нужна ТАКАЯ, наверное, Пит ходил по гей-клубам в те времена.
Он изображает где-то под моим правым ребром стену кирпичного дома напротив, видного в окне.
Тёмной подводкой, лёгкими росчерками оставляет конкуры. Открывает изумрудно-зелёную круглую коробочку, окуная в неё палец, трёт, надавливает, оставляя следы зелени рядом - подстриженные кустики и деревья.
Когда у тебя на груди рисуется идиллический вид, то хочется громко, безудержно захихикать.
И он рисует фасад стриптиз-бара. Неоновыми тенями Пит оттеняет афишу - схематическое изображение голой бабы, сиськи чуть ли не на ушах, одна нога толще другой, руки - нелепые культяпки и причёска как у Монро.
Кривое и неровно женское тело, напоминающее узницу Освенцима, перенёсшую десятки три пластических операций. Всё подсвеченное голубовато-розовым сверкающим сиянием.
Пит рисует цветы. Пит рисует небеса Голландии, а в небесах - зелёное облако ввиде соцветий Амстердама, и я прекрасно помню, как толстая корка косметики начинала пропитываться потом, размазываясь. А он положил голову на мне на грудь. И впервые за неделю мы заснули не в семь утра и не до пяти вечера. Вру, впервые за месяц.
Полуднём позже Пит, матерясь сквозь зубы, завинчивал тюбики и баночки, складывая их обратно, в косметичку. А я до красноватых пятен раздражения тёр кожу на груди куском мыла, сдирая грязными ногтями частички краски. Мы готовы были тогда убить друг друга - ни злость, ни ненависть, ни обида. просто - раздражение.
Полуднем позже мы не успевали НИКУДА.
А тогда у нас было время. А тогда мы были друг у друга. А тогда у нас было время друг на друга.
Я даже не знаю, зачем мы это делали. "Мы". Когда был Пит, многое хотелось делать просто так. А когда появилась Эшли, появилось слишком много запретов. Она сама была бабой-запретом.
И я честно не знал, зачем это Питу надо было - он продолжал делать вещи просто так. Женился просто так. Нет, вы знаете.
Я больше ничего не расскажу. Знаете, этот случай - самое яркое из того, что я могу вспомнить через десять лет после смерти Пита. Честно.
А сейчас я, пожалуй, поеду домой и напьюсь.