Форум

Я лежу здесь, здесь, где ты бросил меня. Тепло, твоё тепло, твой пот и почти что до эфемерности белёсо-прозрачное, мутноватое семя, стекающее по внутренней стороне моего бедра тонкими липкими струйками, подсыхающее светлой коркой - всё это испаряется, исчезает постепенно, понемногу стирается.
Я могу так лежать и смотреть в одну точку бесконечно. Сейчас я не способен на большее. Просто не способен подняться с кровати. Просто у меня нет идей насчёт того, что бы я смог сделать сейчас.
Я не хочу вспоминать о твоём лице, когда... Я не хочу снова слышать отголоски твоих слов, когда...
Я не хочу об этом даже думать.
Да и зачем?
Это не моё дело.
Не моё дело то, что нашу близость прервала всего одна трель твоего чёртового телефона. Не моё дело то, как ты побледнел, не моё дело - тот лихорадочный и сумасшедний блеск в твоих глазах, не моё дело, что ты был на грани обморока, не моё дело то, что ты подобрал свою одежду с пола, натянув её на себя, путаясь в джинсах, и, влажно поцеловав меня куда-то в область шеи, или, может, ключицы - я почти не ощутил ничего, - выскользнул за дверь.
Не моё дело то, что Эшли рожает.
Я как капризный ребёнок, я не хочу тебя отпускать. Мои собственнические инстинкты слишком сильны, когда появляешься ты. Ты пробуждаешь их...
Я не хочу делиться тобой. Ты нужен мне в постели. А то, что выше пояса, то, что клубится в голове подобно навязчивой идее и больной мысли, следует гасить чем-нибудь покрепче.
Я не хочу отдавать тебя Эшли. Я ведь знаю, знаю, что краду у неё тебя... И мне нисколечко не совестно. Совсем.
Я могу вечно ловить взглядом тени на стене, я могу вечно жаловаться на жизнь, я могу вечно признаваться всему миру в своей ненависти, когда никого нет рядом. Когда мои слова остаются наедине со мной. Когда у меня есть право на обиду. Право испытывать к себе жалость. И иногда я начинаю желать ещё одно право - право быть мёртвым без всякой причины.
Это всё таблетки. Да, во всём виноваты именно они. А может быть, не стоило мешать анальгин с солпадеином. А может быть, не стоило добавлять ещё и антидепрессанты, взятые у тебя. Я взял без разрешения, но ты ведь и не противился... Зачем они тебе? Они напоминают о прошлой жизни. Их вкус, и стакан воды, в котором они растворяются, и дрожащие пальцы, и долгая бессонница - это твоя прошлая жизнь. А для меня они стали спасением.
Вот так. Жрать таблетки и колёса, не думая ни о чём - ни о последствиях, ни о цели.
Всё вместе, это убивает боль. Боль в висках. Боль во всём теле. Тянущую боль в мышцах. Пульсирующую боль в голове. Сводящую боль между ног. И судорогу - где-то там, в груди, слева.
Моё тело кажется мне таким ветхим и хрупким. Повреждённым, уже не целостным больше. А иногда мне кажется, что я разваливаюсь.
Мои глаза уже болят от мягкой тёмно-серой, обесцвечивающей всё вокруг тени, в которую погрузилась комната с лёгким движением руки и шорохом задёргиваемых штор несколько часов назад.
Рукой я нащупываю грязный смятый ком спортивных штанов. Обычно они тёмно-красные, вишнёво-бордового цвета, с тёмным пятном кофе (кока-колы, ред булл, виски) на колене, а сейчас всё чёрно-белое. Даже я. Мне так кажется.
Я одеваю их на себя почти механически, машинально, мне важно лишь прикрыться. От чьих глаз? Хотя бы от пустоты.
В последние две недели мне начинает что-то мерещиться. Хриплый и полусонный голос на кухне, примятая чьим-то телом постель, чьи-то губы на моём плече ночью, чьи-то бёдра, прижимающееся к моим.
Моё невидимое сумасшествие.
Лёгкое свечение и резкий звук - "блэкберри" нарушает эту тихую и тёмную тишину, и я бросаю взгляд на диван, где забыл её в кармане своих джинсов, бесформенной тряпкой повисших на подлокотнике.
Подняться с постели - для меня это усилие.
Сделать несколько шатких шагов к дивану. И ослабшими пальцами достать телефон, нервно, по привычке, быстрыми рваными движениями нажимая матово блестящие кнопки клавиатуры.
"Джо я всё ещё жду меня к ней не пускают. суки."
"..."
"что?"
"ничего можешь не говорить о ней хоть секунду?"
"не понял"
"ничего ты не понимаешь. Еблан"
"ты чего?"
Я не хочу тебе отвечать. Это не опишешь по смс. Я никогда не скажу тебе, что ревную. Нет, может быть, скажу, но в момент очередной близости, когда ты будешь готов сказать "да" чему угодно, когда ты на секунду поймёшь всё. А потом забудешь.
"у нас мальчик!"
"поздравляю. сказал? а теперь иди в жопу"
"извини отойду к Эшли"
Не хочется думать об этом. Не хочется думать об этом твоём чёртовом сыне, хотя я понимаю, что мне придётся поздравить счастливых родителей с фальшивой улыбкой на лице. Не хочется думать о том, что я должен изображать бурную радость по этому поводу.
Положение обязывает.
Положение не слишком заметного гитариста группы, которую ты подмял под себя, слепил на свой вкус и по своему желанию. Положение подстилки Пита Вэнтца.
В этот момент хочется быть фанаткой из какого-нибудь сраного Манчестера, которая может порыдать в подушку, которая имеет право на отчаяние, и право на ревность, и право на депрессию, только потому, что ты даже не подозреваешь об её существовании. Но нельзя. Нельзя порыдать и забыть, и я снова ненавижу себя за то, что люблю тебя не изменичивой фанатской помесью любви и желания, непостоянной и ненастоящей, нет, я люблю тебя какой-то другой любовью. Я не знаю. Я не могу её описать. Слишком мало слов, слишком много несказанного.
Отшвыривая "блэкберри" подальше, как ядовитую змею, как виновницу всех моих несчастий, я невольно и как-то флегматично отмечаю, что она не разбивается зрелищно об стенку, как это бывает в фильмах, что не слышно глухого треска пластика, нет, она просто падает на ковёр. С полминуты я смотрю за погасающим экраном неотрывно, я чувствую, почти что вижу со стороны, как расширены мои зрачки и как язык облизывает пересыхающие губы, чувствуя вкус ТВОЕЙ слюны, ТВОЕГО блеска для губ, и что-то солоновато-металлическое.
Я не люблю, когда ты кусаешь меня за губу, медленно, сильно, аккуратно впиваясь острыми зубами.
Ты любишь. Тебе это напоминает вампиров, их больная красота, их хрупкая и нездоровая эстетика. Эстетика воскового лица, мертвенной бледности и впалых щёк. Эстетика чёрного кружева, пятен крови на губах и тонких белых клыков. Как удав - кролика.
Я столько раз ловил тебя на пересмотре Sixteen Candles...
Ты прикрывал монитор, оборачиваясь.
Я и не думал смотреть.
Я знаю, что ты хранишь что-то там, внутри. В голове. Что-то, про что ты не напишешь в очередной своей книге - это не твои ночные кошмары. Что-то, про что ты не расскажешь в интервью - это не творчество.
Что-то, про что ты не скажешь ни мне, ни Эшли - это и не желание, и не любовь, и не имитация любви.
Это страхи. Это привязанности. Это одержимости.
И, я думаю, навязчивые идеи, влечения, картины, образа.
Я тоже ничего тебе не скажу. И ты не узнаешь, что я говорю всё это, когда тебя нет, что я думаю обо всём этом, когда ты не замечаешь и не пытаешься прочесть мои мысли.
Ты пытаешься раскусить меня, когда тебе скучно. Потом - снова забываешь о моём существовании, я снова для тебя - друг и не более.
И я не претендую на обладание всем этим - вкусом твоих губ, сладковато-приторным от блеска и чуть хмельным от виски, твоим телом - не идеальным, мягким и по-кошачьи гибким, плавным, податливым, жарким, властным, твоим взглядом - вызывающим, дразнящим, твоей любовью - больной, сумасшедшей, дурманящей. Наркотической. Лихорадящей. Эта не та романтика, о которой мечтают фанатки. Это больная романтика.
Я не имею права претендовать ни на что сейчас. Ты поделил всё между Эшли, Патриком, ребёнком и своим сокровенным "Я".
Это днём.
А ночью мы вместе.
И когда ты снова кончаешь, и в этот момент, в эту долю секунды мои пальцы ловят твои, и я пытаюсь взять тебя за руку, и твои губы всё ещё приоткрыты, и когда всё, что надо бы сказать - теряет значение, а ты так нежен, а ты готов признать, что ты мой, мой навсегда, хотя на деле - лишь на миг... в этот миг мне становится противно. Ты на долю вечности становишься гадок. Так лжив, так приторен, так мерзок и игрив, фальшиво игрив...
А потом я просто забываю об этой крохотной испорченной доле вечности.
Время ведь лечит, да, правда?
Бычки сигарет, пепел, рассыпанный по простыне. Я понимаю, что курить вредно, и я даже прекрасно понимаю то, что курить впостели не только вредно, но ещё и опасно, но сигареты, они на вкус почти как ты. Почти как твой поцелуй. Почти как твой запах - ты курил всё время.
А потом тебе пришлось забыть об этом и вовсе.
А мысль о том, что может быть, когда-нибудь я сгорю в своей квартире, предварительно устроив пожар, и о том, как вытянется твоё лицо, и как ты нервно сглотнёшь, и как, может быть, это послужит причиной для возвращения всех твоих страхов, всех твоих фобий и душевных болезней, эта мысль горчит, принося какое-то мазохистское удовлетворение.
Но я ещё пока поживу тебе назло.
Ты знаешь, почему. Я не буду повторяться...
Я слышу недовольное мяуканье кота - он не ел с вечера. Мне надо отвлечься, просто постараться не думать ни о тебе, ни о твоём сыне, ни о том, как ты властно раздвигаешь мне ноги, кусая за шею, и пространство между нами уже совсем ничтожно, и проникновение - лишь вопрос времени...
Опять.
Как же это всё противно. Противно до ломоты в костях, до тяжести во всём теле и сухости в горле.
Я не люблю раннее утро.
Сейчас пол седьмого. Небо всё ещё серовато-грязное, из горла вырывается хриплый кашль.
Ты всегда был полуночником, именно потому я привык к такому. Неотвратимое следствие твоих ночных визитов.
Ночной иллюзии в подарок. А потом ты исчезаешь. И спишь у себя дома под одеялом до часа дня, только не сегодня, я думаю.
А десятком минут позже мне уже плевать на рассыпанные по полу звёздочки кошачьего корма и на дымящийся кофе в чашке, и на твой звонок, и на лёгкий холодок, проносящийся по кухне так легко и так ощутимо, что я съёживаюсь невольно.
Мне надо было подумать обо всём.
Мне просто будет так легче.
Я ничего не решил для себя, нет.
Я не думаю, что что-то изменится.
Мне трудно.
Пит, мне трудно.
Я не хочу, чтобы ты мне звонил, я не хочу вспоминать о тебе, пока ты не приедешь ко мне ночью... Я хочу вспоминать тебя на несколько часов, а потом забывать.
Забывать твою жену, забывать те иллюзии, что возникают сами собой, забывать желание...
Тебя не вычеркнешь из памяти просто так.
Я проиграл, я признаю.