Форум

I can’t control myself…
30 seconds to mars «Valhalla»

Мало удовольствия просыпаться от того, что яркие (иногда жалящие, иногда слабые) лучи солнца бьют прямо в глаза. Но я почти привык за эти грёбанные семнадцать лет.
Каждое утро начиналось одинаково: стоило только солнцу разлить свои лучи по спальне, как оно забиралось в самые потаённые уголки. И спрятаться от него было невозможно, потому что я всегда спал очень чутко. Именно поэтому я тут же просыпался, и, матерясь, скатываясь с кровати, в попытке скрыться от источника пробуждения.
Я пробую плотно закрывать шторы (но свету, кажется, плевать на преграду), передвигать кровать на своё усмотрение, прятать солнце за шкафом, а вообще иногда я думаю, что я вампир. Однако к окончанию школы я все же смирился, и теперь каждый день засыпаю, не обращая внимания на режущий глаза свет. Более того, какое мне может быть дело до солнца, когда я после пьянок с друзьями, возвращаюсь поздними ночами домой, и валюсь в беспамятстве на кровать, на ходу ловя сон и не отпуская его до самого полудня.
*
Тогда мама на мои претензии разводила руками и говорила:
– Ты мог бы переехать к брату.
Ага, конечно. Джа аж поперхнулся чаем и стал громко протестовать, что смысла в этом не видит, что я буду мешать ему, могут же у него быть свои секреты и дела, и вообще, типа, он имеет право на личное пространство. На предложение мамы поменяться комнатами этот маленький сучонок только сильнее возмутился: «Мне нравится моя комната!».
Я стараюсь не думать, что меня пугало и пугает до сих пор желание быть к нему ближе, чем уже есть.
*
Меня раздражает дверь напротив.
На ней на разных плакатах под разными углами была написана одна и та же известная всем надпись. Меня бесит, что комната почти полная копия моей – чтобы Джа не говорил, он всегда подстраивался под меня. На стенах плакаты с любимыми группами, и неизменно это Pink Floyd, Led Zeppelin, The cure и другие. Тесная, односпальная кровать с таким же синим покрывалом, шкаф, тумбочка, стол в углу, на нём кучей много всякого барахла: тетради, листы бумаги, ручки, карандаши и краски, позже множество проводов, маленьких диктофонов и радиоприёмников.
Дверь напротив всегда закрыта, и это бесит меня ещё сильнее.
*
Джа – ебанутый на всю голову мой младший брат. Вообще-то его зовут Джаред, но я почему-то с самых ранних лет называл младшего Джа. Он не был против, а потом и мама, и бабушка так стали его называть. Ему шло. Правда.
*
– Шенн! – я морщусь во сне и переворачиваюсь на другую сторону, рассеяно, сквозь дымку в мыслях, пытаюсь понять – солнце, что, уже обрело голос и решило, что одного света мало? – Шенн, ну проснись, ебать тебя в задницу! – а голос-то знакомый…
Туман медленно рассеялся, и пришло медленное осознание ситуации. Во-первых, не фиг много пить. Даже если это твой день рождения. Во-вторых, перед кроватью (или это не кровать? Где я приземлился вообще?) стоит Джа и пытается меня разбудить.
– Пошёл нахуй, – хрипло, захлёбываясь словами, не совсем понимая, что он хочет от меня.
– Шеннон, тебе надо вставать! Давай, поднимайся!
– Зах? – я почти не борюсь против собственного желания вновь провалиться в благосклонную тьму, но настырный братец не желает оставлять меня в покое:
– Шеееенн! Мама может проснуться!
– И что? – тихо, вновь закрывая глаза.
– Так и останешься на кухне? Блять, поднимай свою задницу, я же о тебе беспокоюсь!
Смысл всей фразы не сразу дошёл до моего пропитого насквозь мозга.
– На кухне? – нахожу в себе силы разлепить веки и уставиться непонимающим взглядом в лицо Джа. Тот от облегчения вздыхает, донеся, наконец, до меня главное.
– Ты что-нибудь помнишь? – спрашивает, крепко беря за руку и пытаясь помочь подняться. – Сука, ты тяжёлый.
– Смутно, – отвечаю. – Как шёл домой, не помню. Пили – помню.
– Хорошо отпраздновали, я вижу, – ворчит Джаред. Меня это почему-то успокаивает, даже не смотря на то, что мои ноги еле передвигаются, и я почти вешу на брате.
– Ага.
Лестница – в моих глазах непреодолимое препятствия, но с помощью Джа, мы смогли даже почти бесшумно подняться… И когда братик успел подхватить вазу, которую я чуть не сшиб с тумбочки?.. Приходит в голову, что он будто старший брат заботится обо мне, а не наоборот.
– Мама тебя убьёт, – говорит Джа, устало прислоняясь к стене. Я, пошатываясь, пытался ухватиться за что-нибудь и не упасть. – Ши, последнее усилие.
Очень хочется огрызнуться или послать его куда подальше, но язык не слушается, поэтому я только мотаю головой в знак согласие.
На пороге своей комнаты я оборачиваюсь:
– Джа?
– Что? – он уже почти закрыл дверь, но, услышав мой оклик, вновь распахивает её настежь.
– Спасибо.
Он только улыбается своей чёртовой улыбкой и аккуратно прикрывает дверь.
*
Всё начинается, когда маму срочно вызывают на работу, и она оставляет нас одних, полагаясь на моё благоразумие.
«Шеннон, я тебе доверяю. И, хотя вчера ты слишком бурно отметил свой день рождения, я надеюсь, что никаких других поступков я от тебя сегодня не дождусь. Присмотри за братом. Будьте хорошими мальчиками. Я позвоню».
Будто нам привыкать, правда, Джа?
*
– Я хочу тебя нарисовать, – говорит Джа. Мне не нравится эта идея, о чём я тут же ему и сообщаю. Сигарета в моей руки гаснет, и я негромко матерюсь.
Небо медленно окрашивается в розовато-красный свет.
– Брось, – говорит он. – Я сто раз тебя рисовал.
– Ни хрена себе! – отвечаю. – И я последний об этом узнаю?
– Я сжёг все рисунки, – Джаред передёргивает плечами и протягивает руку. – Дай сигарету.
– Перебьёшься, – смеряю его насмешливо-строгим взглядом.
Он хмыкает, знает, что спорить бесполезно, и сам отбирает у меня полусожжёную сигарету, неумело затягивается, тут же кашляет, морщится.
Смеюсь.
– Необязательно стоить из себя крутого, – говорю ему. Он только злобно зыркает из-под кривой чёлки и ухмыляется в ответ.
– Мне всегда казалось несправедливым то, что миром правит «крутые».
– Твой мир ограничен, Джа. Школа-дом, дом-школа.
– Это-то мне и не нравится.
*
– Скажи, – спрашиваю как-то его. – У тебя вообще когда-нибудь было в мыслях сделать такое, что заметит весь мир? А потом, когда всё внимание будет приковано к тебе, взять и крикнуть на весь этот долбанный мир что-то, что безумно важно для тебя. А, было?
– Ага, – отвечает.
– И что же это?
Его губы растягиваются в странной ухмылке:
– Ты ведь знаешь ответ, Шенн.
И я понимаю, что я действительно знаю.
И что он способен на это.
*
Долбанная ступенька опять скрипит, я замираю на секунду, прислушиваясь к тишине дома. Не так уж часто меня будит среди ночи жажда. Хотя вру. Часто. И мама, раз в месяц замечающая, наконец, что на кухне пропали все чашки, идёт в мою комнату.
Я выдыхаю – и когда только задержал дыхание? – и продолжаю путь. Стакан с холодной водой в руке подрагивает и, наверное, это или от движения, или от того, что дрожит рука, от центра расходятся привычные, такие родные круги.
Голова почему-то кружится, и очень хотелось поскорее вернуться в постель. По полу гулял сквозняк, и я жалею, что не обулся. Мне остался один пролёт, а там уже моя комната близко. Лелея мысли об остатке ночи, я добираюсь до второго этажа, по пути отхлёбывая из чашки. Странная вещь, жажда…
Я уже берусь за ручку двери в свою комнату, как вдруг замечаю, что дверь в комнату напротив приоткрыта. Странно, обычно Джа плотно закрывает дверь и всегда требует, чтобы мы стучали, если хотим зайти. Секунду я колеблюсь, но любопытство побеждает, я делаю мили-шаг к двери, так чтобы меня не особо было видно из комнаты, хотя темнота меня частично скрывает. Я ведь хочу только убедиться, что брат спит и только-то.
Джаред лежит на кровати, и мне прекрасно его видно. Как и его вздымающуюся и опускающую грудь, что говорит о сбившемся дыхании, и рука, шарящая в паху. Шея откинута на подушки, блестит капельками пота, и я задаюсь вопрос, специально ли Джа оставил тусклый ночник включённым. Трусов на нём нет, и я вижу его член, обхваченный неумелый рукой. Мой маленький братик оказался не таким уж маленьким.
Рука движется быстро и хаотично, тонкие пальцы задевающие головку и размазывающие выступившую смазку… И я, бля, хочу быть ближе, чтобы рассмотреть всё до мелочей. Дрожащие ресницы. Румянец на щеках. Лихорадочное дыхание и всхлипы. Прокусанную губу. Сознание услужливо подбрасывает различные картинки. Чёрт!
Джа уже в голос стонет, толкаясь в собственную руку, и я знаю, что долго он не протянет. Ему всего шестнадцать.
Я внезапно осознаю, что мои трусы безбожно тесны. Что собственный организм очень хочет уединения. А ещё лучше присоединится к Джа. От осознания дрожат коленки и внезапно пальцы слабеют и выпускают стакан. С негромким, глухим стуком, стакан падает, и вода разливается по полу.
Я замираю и, кажется, не дышу, именно этот момент Джаред выбирает, чтобы кончить, не громкий всхлипом он выгибается на кровати и пачкает руку и живот. Пять секунд, целых пять секунд, которых хватило бы мне скрыться, но я словно заворожённый не могу отвести взгляда от худого, но такого прелестного тела моего брата, на его мокрый от пота лоб и закушенную губу. Пять секунд, по истечению которых, Джаред, сука такая, медленно поднимается, лениво потягивается и идет к двери. Смотря на меня насмешливо, прищурившись. Я сглатываю. Сейчас я его ненавижу. И хочу.
Не мешкая, брат, скользнув по мне странным взглядом, вызывающе усмехнувшись, будто говоря: «Что, понравилось?», со всего размаху закрывает дверь перед моим носом.
И я впервые думаю, что жажда бывает разной.
*
Утром мне кажется, что это всё мне приснилось.
*
– Не вертись, – ещё один штрих. Я замираю. – Я закончу через 10 минут, – говорит он.
Я очень-очень хочу его прибить.
– Ши, не моргай, я глаза рисую.
– Может, мне не дышать?? – огрызаюсь в ответ, послушно уставившись в пространство немигающим взглядом.
– Тааак… вот и всё. Можешь моргать.
Меня разбирает смех, и я фыркаю, Джа смеряет меня сердитым взглядом. Я что-то говорил о том, что хочу его прибить? Нет, не сейчас, он такой очаровательный, когда сердится.
– Шеннон!
– Какие мы злые, – тяну насмешливо.
– Я же просил не вертеться!..
…Вот так всегда.
*
Рисунок скукоживается и подрагивает, когда порыв жалкого подобия ветра шевелит его. Карандашный набросок постепенно исчезает, поддаваясь лижущему беззащитный кусок бумаги огню. Говорят, что человек может, не отрываясь, смотреть на три вещи: огонь, воду и на то, как работают другие.
Готов опровергнуть.
Джаред оборачивается, чувствуя мой взгляд, и улыбается.
*
– Я хочу… – начинает он, но я ловко затыкаю ладонью его рот. Он отнимает мою руку и возмущённо сопит: – За что?!?
– Знаю я, чем обычно заканчиваются твои «я хочу», – ворчу.
Он, прищурившись, отворачивается. Задумчиво пинает носком кроссовка остатки костра и говорит:
– Я могу удивить тебя.
Смеюсь.
– Джа, я тебя знаю, как себя, – отвечаю. – Меня сложно удивить.
Он оборачивается, делает шаг вперёд, совсем близко ко мне. Становится неуютно. Подавляю желание оттянуть воротник рубашки, которой на мне нет; ну, знаете, как в дешёвый мелодрамах.
– Бро, ты… – я сглатываю, потому что становится нестерпимо душно, и я говорю себе, что это от жара уже потухшего костра.
– Я хочу, чтобы ты меня трахнул, – говорит он.
*
Нас обдувает со всех сторон ветер и его волосы в ещё более творческом беспорядке, чем обычно. Я смотрю на него и думаю, что его чертовские глаза покорили меня в тот самый день, когда я их впервые увидел. Лет шестнадцать назад, да? В голове всё путается, я уже не совсем осознаю, что передо мной мой брат, который всего полчаса назад сжёг свой же рисунок, до этого ещё полчаса уговаривавший меня ему позировать.
Это мой брат.
Мой родной младший брат.
Самая привлекательная задница на свете.
*
– Мы братья, – отвечаю я, крепко обнимая его за талию. Он в ответ прижимается ко мне всем телом.
– Не беспокойся. А попробуй об этом не думать, – говорит он и целует меня.

FIN